Красный вереск [За други своя!] - Олег Верещагин

В конце концов, когда угомонились даже самые настойчивые, Олег остался у догорающего под плетенкой огня рядом с добровольцем по имени Сашка — парнем примерно на три года старше самого Олега. Но Сашка ничуть не задавался и признавал в Олеге равного без оговорок.

— Ты вот, видишь, из хорошей семьи, — говорил доброволец, поглаживая ладонью бесшумный «винторез» с толстой трубой глушителя во весь ствол, — я твоего деда сам не видел, но слышал про него много… Я так врубаюсь, что ты мог бы затариться в их городе или вообще уехать, а ты воевать поперся, дурак, и я за это тебя уважаю… — он сам посмеялся, вздохнул: — А меня не спрашивали, хочу я воевать или не нужно мне это на фик… Знаешь, я ведь в Грозном родился и жил, прикинь! Повезло — как утопленнику. Не, ему больше везет. Он подрыгается минутку и хана, отмучился. А я столько лет дрыгался… Там же русским вообще вилы были. Иначе не скажешь. Все про нас забыли, никому мы на… — Сашка смачно выругался, — не нужны. Вот поставь себе: людьми мы там не считались. А самое поганое знаешь что? Нас скотом считали те, у того в башке ни шиша не было, кроме тройки перевранных кусков из Корана. Я так понимаю — тем, кто под фашистами жил, и то легче было. Хоть не так страшно и обидно… Тут как дело обстоит — у тех государство было бесчеловечное по своему порядку, а у этих — просто бандитское. У тех были разные там Вагнеры и Гете, а у этих — только «травка» и невежество… Вот что было в падлу. Ну, вилы, я уже сказал… Отца у меня убили в 92-м, просто потому, что по-чеченски на какой-то там вопрос ответить не смог. Тогда же и мать украли — просто ушла на улицу и не вернулась. Я из дому сдернул — что там ловить-то было? На улице оказался, попрошайничал… Красть западло было, не приучили, да и я видел, что с русскими пацанами и девчонками, которые крали, было, если поймают. Типа этот, суд Линча. Хуже даже, я точно говорю. Не знаю, как выжил. Злости накопил — вагон, только бессильной, да и что я тогда понимал-то? А тут наши подваливают. Мне тринадцать было, я к ним и прибился, думаю — вот и на моей улице праздник! Какой, нафик, праздник, за ними самими следить нужно, как слепые щенята… Ну я и стал в одном штурмовом батальоне "неуловимым мстителем".

— Кем-кем?! — переспросил внимательно слушавший Олег.

— А, это так русских пацанов называли, которые нашим войскам помогали. Только в моем батальоне их восемь было, младшему одиннадцать, старшему пятнадцать… Ты не думай, нас никто не хотел использовать. Солдаты нас просто подкармливали, ну и через нас русским старикам, которые по подвалам тарились, тоже хавку передавали. Это мы сами начали вроде как разведку вести. Нас сперва гоняли от этого дела, даже грозились отправить в Россию, только мы не соглашались… Понижаешь, это вроде как долг был, — Сашка вздохнул: — Ну, перед всеми, кого чехи позабивали; и перед родными, и нет. Я мечтал — хоть одного своей рукой убить. Ребята мне штык подарили, еще пистолет сам нашел, только с двумя патронами… Во-от. По-разному было. Я как-то ночью в плечо пулю от снайпера поймал, хорошо, в мякоть. А Витька — это старший наш — тот на мине подорвался. Оторвало обе ступни нафик, потом утром смотрели: он к блокпосту полз, след остался стометровый. Не дополз, кровью изошел… А мы только злее стали. Короче, разное делали. Ну и убивали тоже, было. Наши чехов вообще столько наваляли — смотрел и сердце радовалось, думал: это вам, сучарам, за все сразу! Ну и наших, конечно, тоже офигенно много убивали. Город-то незнакомый… Вот тут мы и подключались. Бояться я не боялся… а потом, в феврале 95-го, рассказал мне один парень, что мать в одном ауле в горах, ну, рабыней ее там держат. Я сперва думал ребятам сказать, да они ведь только по приказу, чем помогут? Только на мозги капать… Короче, даже своим не сказал — ну, «неуловимым», пошел один…

— В горы? Один? — удивился Олег. Сашка пожал плечами:

— Ну а прикинь, что это твоя мать? Ты бы не пошел? — Олег промолчал, и Сашка продолжал: — А холод, ветер… Добрался — уже поморозился, да еще и там, вокруг аула, почти неделю бродил, пока не разобрался, что к чему. Мать выручал — семью чехов зарезал. Тихо надо было, да и патрон у меня… А их там, как кроликов в каждом доме. Ну и пришлось штыком быстро работать, — Сашка рассказывал без гордости и отвращения, как о сделанной тяжелой и необходимой работе. — Потом мать тащил вниз, она от голода совсем доходяжная была, ей все казалось, что отец ее тащит. Как выбрались — я уж и не помню. В больнице в Ставрополе лежали, потом ездили, какую-то родню искали, а нашли твоего, значит, деда. Он сперва нас у себя поселил. Я-то обратно хотел, а он говорит: "Не валяй дурака, парень. Эту войну наши не выиграют, а у тебя мать…" Ну а когда мне четырнадцать исполнилось, он нас сюда переправил. Предупредил, правда, что и тут не все в кайф. Ну да тут лучше.

— Лучше? — невольно оглянулся Олег туда, где лежало пепелище.

— Лучше, — убежденно и без промедления ответил Сашка. — Тут за себя и за своих драться можно. Никто тебе не мешает, за руки не цепляется. И люди друг за друга держатся… Мне там, в Грозном, так обидно было, до слез. Столько русских жило! А чехи всех по одному, как цыплят. К одному приходят, а соседи по домам сидят и молятся, что не к ним. А потом и к ним… Вот так. Разозлиться бы, оружие найти, командиров… Не, только блеяли, как овцы… — и неожиданно, без всякого перехода, Сашка предложил: — Ты бы и правда оставался с нами. Вояка ты, говорят, тугой. А тут все-таки свои…

— Спасибо, — от души поблагодарил. Олег и протянул руку, которую Сашка пожал. — Но Рыси — мое племя. Я их не брошу. А потом — мне надо домой. У меня тоже есть мать и отец.

Утром чета Гоймира и «Славян» распрощались. Гоймир решил идти на север, к Ольховой речке, а земляне собирались перевалить Горы Потоков и повоевать в Мертвой Долине. Напоследок все тот же Сашка притащил «утес» и свалил его к ногам Гоймира со словами:

— Во, славян. Извини, АГС у нас один, самим нужен, а это командир сказал — вам типа подарок. У нас их три… было. Пользуйтесь, — и, не слушая горячих благодарностей (и стонов Хмура и Гостимира, которым предстояло вновь тащить двухпудовый агрегат), подошел к Олегу попрощаться персонально: — Ну, — он крепко пожал руку младшему соотечественнику, — давай, значит… Ты вообще это… береги себя… — он отошел шагов двадцать и, повернувшись, сказал: — Жив тут останусь — может, еще на Землю вернусь. А то мы там кой с кем не договорили, начатое доделать надо…

— Позови меня тогда, — серьезно ответил Олег. — Адрес знаешь.

— Без вопросов, — Сашка вновь махнул рукой и поспешил за своими.

А чета вдоль гор двинулась на север — к Ольховой, за которой из лесного моря вздымались вершины Темной и Перуновой Кузни…

…Снова моросило. Погано так — англичане про такой дождь говорят "идет кошками и собаками", что как нельзя лучше применимо к ситуации, когда вся крыша над головой — плащ и сплетенные ветви кустов.

— Оно и снегу пора, — проворчал Холод. — А тут…

Олег молча спасался от текущей под задницу воды на своем крошне. По его глубокому убеждению, снегу было еще сильно не пора, и вообще — боги к ним весьма, милостивы. Кстати, сегодня он заметил, что фактически гол до пояса — остаткам его ковбойки мешали развалиться только жилет Бранки и ремни снаряжения. Дома в такую погоду он свалился бы с гриппом…

Под ветви влез, согнувшись втрое, Резан.

— А как оно? — спросил его брат.

— Тучи на перевалах, — отозвался Резан, которому дали место. — Окоем — что тебе молочный кисель. Да кисель вкуснее будет стать.

Сидевший с краю Святомир, высунув руку из-под кустов, сделал вид, что зачерпывает туман ладонью и ест с нее.

— Воды перехватили, — под общий негромкий, но дружный смех объявил он. Но смех утих быстро — все примолкли, теснее прижавшись друг к другу.

— Слышали? — вдруг спросил, подняв голову, Краслав.

— Что?

— Что такое?

— Слышал что?

— О чем, Краслав?

— А то ли и правда, не слышали? — спросил Краслав, обводя всех изумленным взглядом: — Крик-то?

— Крик? — эхом откликнулся Йерикка. — Нет, ничего. А вы, ребята?

Посыпались отрицательные ответы. Мальчишка хмыкнул:

— То ли сплю… Вопль приснился, да дикий такой…

Йерикка смотрел на Краслава с непонятным Олегу беспокойством. Тот поддернул плати и, судя по всему, в самом деле решил уснуть. Вновь установившееся молчание нарушил Морок:

— Стать, то сирин орала?

— Дошел, — пробормотал Йерикка.

А Гоймир выругал Морока:

— Смолкни, пусто тебе быть!.. Приснилось ему что, вот и все!

Снова стало тихо. Дождь шуршал по листьям и плащам, но мальчишки, греясь друг о друга, постепенно начали задремывать. Олег тоже уснул, привалившись к плечу Йерикки, который и разбудил друга минут через сорок.

— Что такое? — осипшим голосом спросил Олег. Он сообразил, что не спят уже многие, а сидящие с краю внимательно всматриваются в облачную муть, выставив оружие.